Осознание того, что передо мной сейчас произойдет хладнокровное убийство, повергло меня в шок. Я, конечно, не белый и пушистый, и на моих руках тоже кровь пигмеев, но чтобы вот так, как свинью, резать разумного на мясо… это уже слишком!

Знакомое состояние ярости заполнило меня целиком и выплеснулось в яростном вопле, который однажды уже покидал мое горло: правда, сейчас в нем жажда крови и убийства звучала сильнее, чем тогда.

Смельчак, что совсем недавно хотел отпилить бобику уши, громко ойкнул (резко гадостно запахло), разжал руки и, быстро развернувшись, с диким криком бросился по тропинке во тьму, к дороге.

«Я же тебе говорил — не вмешивайся» — как-то совсем спокойно сказал бобик.

— Тузик, но ведь они его убили бы!

«А теперь это придется делать тебе!»

Я опешил: а ведь и правда, что теперь делать с пигмеем? От досады ударил себя по коленке и, так как палец на правой руке сильно жгло, отключил охранный комплекс.

«А вот теперь точно придется убивать, он же тебя увидел!» — Бобик перетек в живое состояние, неспешно подошел к пигмею, нависнув над ним и почти касаясь носом головы канна. Снова гнусно завоняло.

— Бобик, отойди от него… не видишь разве — ему и так хреново; он там сознание от страха не потерял?

«Нет, крепкий попался: скулит только и обгадился немного, а так живчик. И что ты с ним собираешься делать? Заметь, вмешаться в его участь и поменять русло реки судеб ты решил сам, тебе уже не отвертеться… а теперь надо что-то делать с ним. Я вижу только два пути. Первый — самый простой: прирезать, потом я его поглощу, и ты получишь очередные навыки, всего лишь раз чикнув ему ножичком по шее. Как тебе такое решение, а?»

— Неплохо, и я уже почти готов согласиться, тем более этих тварей ненавижу и сам себе удивляюсь, почему решил вмешаться и помочь ему остаться в живых… пока в живых! — Посидел, подумал. — И все же: какой второй вариант?

«Второй, говоришь? Простой в решении, но непростой в исполнении. Он может принести тебе клятву на крови, но он должен этого захотеть, причем очень сильно захотеть. По сути, он станет твоим вечным рабом, любой твой приказ для него будет обязателен к выполнению, любой. Он будет тебя защищать, даже ценой собственной жизни, потому что, если ты погибнешь, умрет и он, причем очень страшно умрет.

Но это накладывает и на тебя определенные обязательства — беречь себя, не рисковать понапрасну, заботиться о нем… и так далее и тому подобное. Поверь, еще то удовольствие! Он будет к тебе привязан и станет бегать за тобой везде. Ты не сможешь оставить его дольше двух дней там, где он тебя не видит, и расстояние между вами не может составлять более пятидесяти лиг.

Но в этом есть и свои плюсы. Вы сможете общаться между собой мысленно, как мы с тобой, и чувствовать друг друга: если один куда-то пропадет, второй будет знать, куда именно. Но самое неприятное — это эмоции: пока не научишься закрываться ментально, будешь переживать все эмоции своего раба. Как тебе такой вариант?»

— Послушай, а пигмей слышит нас сейчас?..

«Естественно, я ведь не закрывался!»

Я подошел к лежащему канну. Старый, морда сморщенная, весь какой-то дряхлый, и рубище на нем мятое, грязное, замызганное. А вот взгляд… взгляд несломленной личности, сильной, волевой. Н-да, иметь такого в рабах — себе дороже. Но и убивать… я, конечно, их ненавижу, но чтобы хладнокровно убить беспомощного? Уже не смогу. Пусть сам решает.

— Эй, тело! Слышишь меня? — обратился я к пигмею. — Мотни головой, если слышишь.

Грязное недоразумение закивало головой, как маятник.

— У тебя два варианта. Какие, ты уже слышал. Я и так вмешался в твою жизнь, вернее — смерть, а что с тобой будет дальше, решишь сам. Захочешь умереть, вон кинжал лежит. Если выберешь второй вариант, чего мне, собственно, не хочется, то Великий скажет, что делать. Подумал? Так каково ваше решение, милостивый государь? Ответ, быстро!

На лице у старика появились слезы. Он, наверное, не понимал, как ребенок может так командовать. Ничего, пусть привыкает, мы еще и не так могём!

— Второй! Я должен жить, у меня не закончены дела, не выполнены клятвы и есть обязательства. Там, за порогом, меня не примут даже в качестве раба! Но я должен жить и сам прерывать жизнь не буду. Хочешь — убей меня сам, я ведь вижу, что ты нас, каннов, ненавидишь!.. — зло смотря мне в глаза, прорычал мой первый раб.

— Как скажешь; ты сделал свой выбор! — и, обращаясь уже к стоящему рядом бобику, спросил: — Какие наши действия дальше?

— Снимайте рубахи, мне нужны ваши предплечья. И предупреждаю: будет очень больно. Но, малыш, ничего не бойся и ничему не удивляйся. Если хочешь, закрой глаза. Но тогда пропустишь весьма интересное зрелище.

Я отошел на противоположный край алтаря, чтобы раздеться (уж очень сильно вонял старый пигмей), снял перевязь с ножами, вытащил томагавки из-за пояса, скинул футболку.

Пигмей разделся еще раньше и стоял теперь на коленях, обхватив свои хлипкие плечи трясущимися руками; его била крупная дрожь, и хотя вокруг была ночь, но теплая, продрогнуть он не мог; значит, его от пережитого так колотит.

Бобик уселся на задницу посередине алтаря и, запрокинув голову, закрыл глаза. Настраивается, наверное. Мы с пигмеем молчали, ожидая, когда пес очнется от своей медитации. Прошло немногим более часа. Когда бобик очнулся, то посмотрел на нас как-то… не очень хорошо: как, наверное, смотрят ученые на подопытных кроликов. Мне сразу стало дурно от предчувствий: вот же экспериментатор хренов… ведь он этого никогда не делал, но как загорелся — глаза сверкают, пасть раскрыл, язык вывалил, только что слюна не капает!

«Налюбовался, малыш? — с подколкой спросил бобик. — Не боись, я почти уверен в успехе!»

«Вот-вот, именно что „почти!“ — с запоздалым страхом подумал я.

Но было уже поздно, бобик оказался около меня и, сказав: „Замри, не бойся и не дергайся!“ — так, между делом, вонзил мне клыки в левое предплечье».

«Боже! Как больно!» — мысленно заорал я, стиснув зубы, но взгляда от пасти бобика не отводил. Между тем пес накладывал плетение прямо через зубы, проталкивая его мне в руку. Боль почти ушла, оставляя место жжению, которое увеличивалось по мере погружения в меня заклинания. Форма паутинки намертво впечаталась в мозг, что сильно удивило меня. Ведь я никогда не хвастался своей памятью, на деле дырявой, а тут — такие достижения… Однако! И тут же в голове щелкнуло: «Навык быстрого изучения», — ах, вот он как работает… Понятно!

Операция длилась долго, порядком измучив меня и вытащив клещами боли все силы. Наконец бобик разжал пасть и, отстранившись, принялся зализывать мне рану; снова в мозгу вспыхнула структура плетения зеленоватого цвета и совершенно замысловатого рисунка, что опять отпечаталось в памяти несмываемыми красками. «Лечит!» — пронеслось у меня в голове. Бобик отстранился совсем, и я рухнул на алтарь. Клубы белого дыма окутали руки, и по ним вверх от ладоней, уткнувшихся в гладкую, отполированную поверхность алтаря, поползло тепло, расслабляя и наполняя тело свежестью и силой. Лепота! В мозгу снова клюнуло: «Осторожно, наркотик!» — но оторваться от «сладкого» уже не было сил…

Вырвал меня из состояния кайфа бобик, резко заорав в моей голове:

«Не отвлекайся — смотри, что надо дальше делать, а спать будешь потом!»

Он стоял уже перед трясущимся пигмеем, который орал во весь голос, не слушая заверения бобика, что тот его есть не собирается. С горем пополам, но Тузику удалось провести аналогичные манипуляции со стариком, только первое плетение слегка отличалось от того, которое он поставил мне. От ора я оглох, ведь старик кричал так, что заглушал шум водопада, и доорался до того, что охрип и сейчас просто сипел. И вдруг я его почувствовал. Волна сильной боли накрыла меня, отчаяние и страх захлестнули гигантской волной, сводя с ума. Я шмякнулся на попу — терпеть боль становилось невыносимо — и закричал в унисон хрипам старика. А потом провалился в спасительное беспамятство.